Глава 4 Студенческий Львов

Глава 4

Студенческий Львов

Тут дверь комитета комсомола открылась, и Стасика позвали зайти снова. Ему предложили сесть на стул, и комитетскому составу был задан вопрос: «Какие будут предложения?..» Первое предложение было от группы русскоязычных членов комитета (оба очень серьёзных молодых человека, судя по экстерьеру, из хороших и обеспеченных семей сидели отдельно возле секретарского стола; они молчали при обсуждении стасикового персонального дела, впрочем, как и все остальные члены комитета – говорил вообще только член парткома…): «Исключить». Стасик подумал: «Они ведь тоже «русские»!»,– хотя и не осознал тогда, что сие предложение означает автоматическое отчисление из университета и непонятное для такого непрактичного человека будущее – осмысление придет спонтанно много лет спустя.

От руководства комитета последовало другое предложение: «Сувора догана» («Строгий выговор»). Вдруг прозвучал чуть нервный, но уверенный девичий голос: («Выстачыть и простойи!») («Хватит и простого!»). Это предложение и было принято (почти единогласно). А после этого случайно или нет… В общем, когда в конце учебного года проходил обмен комсомольских билетов (впервые такое проводили – позаимствовали у западных коммунистов), Стасик решил этим воспользоваться и поднял вопрос о том, чтобы ему сняли выговор. Не возражали… но не оказалось в его учетной карточке никакого выговора!..

Через четыре десятилетия Стасик собирал для газеты материалы к ежегоднику, начиная с первого полностью хрущевского 1958 года. Когда он попал в годы 60-е, понял, почему это всё имело место. Почему, вывесив с коллегой самопальную стенгазету да еще и с критикой партийной линии (по части «борьбы с религией»!), он не только отделался фактически ничем, но и… в новом учебном году был назначен редактором факультетской стенгазеты. Органа той самой партийной организации, которая его вроде бы осудила и той самой комсомольской организации, которая его вроде бы наказала… А вот почему! Совсем недавно прошли процессы шестидесятников (и прежде всего во Львове), часть из этих украинских интеллигентов уже «тянула срок». Национальная молодежь тихо бурлила... А партийные организации университета, в основном состоящие из «местной», т. е. галицкой, интеллигенции, в душе сами были против тупого партийного антирелигиозного давления и, формально объявляя субботник на религиозный праздник, никого не преследовали за неявку. Стасик был одним из немногих, кто послушно приходил, но считал такие мероприятия опасными генераторами недовольства среди местного населения…

Первый номер его официальной стенгазеты был посвящен студенческим стройотрядам и там были фото со строек, а второй номер уже страдал от полного отсутствия иллюстраций: художника в редколлегии не было… Номер выходил накануне годовщины Октябрьской революции (её вождьУльянов, партийная кличка – Ленин, в своих послереволюционных статьях будет писать о… перевороте). Стасик вместо обязательной и потому казенно-скучной передовой поместил текст песни из недавно нашумевшего фильма «Оптимистическая трагедия». Готовя дома материалы и обуреваемый желанием хоть как-то иллюстрировать газету, он подошел к окну и, положив на подоконник лист бумаги, нарисовал символы из песни: чайки, ленточки матросских бескозырок… Потом еще подкладывалась цветная копирка и прорисовывалось, чтобы получить цветную копию, хоть и одноцветную (цвет копирки Стасик в каждом случае подбирал, правда, выбор был очень ограниченный).

Вот это было вырезано и наклеено рядом с соответствующими местами текста песни. А вскоре после выход стенгазеты в свет, т. е. её вывешивания на специальный стенд, в коридоре мимо Стасика проходил активный общественник и продвинутый парень Валера (сын ихнего ж доцента). Хотя они почти не были знакомы, он на ходу, однако весьма уважительно сказал: «Такие красочные рисунки!». Стасик отметил «красочные»… А ведь каждый рисунок был одноцветен и состоял из линий – ни одного «красочного пятна»! Пройдет три десятилетия и он услышит об эффекте «красочности»…

В оккупированном нацистами Париже накануне его освобождения снимался фильм. Нейтральная тема – о театре и артистах… Все уже знали, что освобождение близко и что следующий фильм они будут снимать уже в свободной Франции. Занимаясь своими делами, Стасик слушал рассказ об этой страничке истории киноискусства, как вдруг: «Фильм был черно-белый…» (Стасик вздрогнул: он видел этот фильм не так давно и совершенно четко помнил, что фильм – цветной!! Однако завершение фразы всё объяснило.) «…но воспринимался как цветной»!

Отчетную статью о комсомольской конференции тоже пришлось иллюстрировать самому: на одном дыхании, без анализа и поправок, он набросал несколько профилей участников конференции. Увидев их несовершенство, взял резинку и подправил те линии, которые отступали от натуры… И сразу же понял, что изображения стали, да, правильными, но скучными – и… как бы удалились от образов! Благо на писало он всегда давил от души, так что стертые линии легко было восстановить…

Еще раз – через десять лет – он получил урок от своего подсознания. На этот раз уже не удивился, но по-прежнему и не поучал взять его вооружение.

Во время занятия на военной кафедре рука Стасика вдруг провела извилистую вертикальную линию. Он сразу отметил, что спонтанная линия эта (при одной неточности) отражает профиль однокурсника, который сидел перед ним и чуть сбоку! Один изгиб был тут же усилен, и сходство стало полным. Позже он дорисовал всю голову в профиль и даже, как мог, наштриховал волосы. Шурик по прозвищу Шнурик был изображен!

И началось… На лекциях Стасик рисовал однокурсников. Всегда в профиль и одной технологией: копировать на бумагу все значительные линии лица и никаких теней. Резинкой не пользовался. И так сразу получался похожий портрет… Потом схожесть уйдет, чтобы возродиться через много лет – через четверть века.

Стасик называл эти рисунки «абстрактным искусством». Почему?.. В студенческой столовой, показывая свежий рисунок товарищу, услышал, как серьёзная молодая женщина, стоявшая в очереди перед ними (похоже, учительница–заочница) вдруг сказала: «Это не абстрактное искусство, а графика». Стасик никак не отреагировал и в то же время признал про себя, что сказана святая правда… Когда через много лет он будет делать абстрактные рисунки и даже картины, он вспомнит этот эпизод и ответит на возникшее «почему»: да, это было не абстрактное, а абстрагированное… От деталей, от случайного – пусть это был тогда лишь формальный отбор главных линий. Еще более абстрагировано (сосредотачиваясь на контурах) рисовал Андрий Вархола (Энди Вархол) – тоже украинец, тоже не в Украине рожденный…

Увидев его единственный женский портрет, интеллектуалка Шура, с которой он много общался, с одобрением воскликнула: «Что ты сделал из Кивы!». Эта девушка была не очень привлекательна главным образом из-за своей гипертрофированной худобы, однако как раз поэтому сделать ей приятное лицо не составляло особой сложности – только не показывать худобу… Других случаев восторга и вообще отзывов не было. Только однажды студент, профиль которого Стасик рисовал во время лекции, очевидно, не выдержав, повернулся и сказал: «Що ты там малюеш!» («Что ты там рисуешь!») – и продолжал внимать преподавателю, больше не обращая на молодого портретиста никакого внимания.

Это был третий курс. На каникулах новый приятель Стасика Женька Зельдин сказал ему: «Езжай со мной в экспедицию в пещеры. Я скажу шефу – он возьмет: ты худой, а там узкие проходы». Так Стасик познакомился с непривычной гармонией кварцевых лабиринтов и не земной, а подземной красотой белоснежного кварца. Окажется, что пещеру назвали «Оптимистическая» (через годы она оправдает своё название: окажется длиннейшей в мире среди кварцевых пещер).

На четвертом курсе им читали теорию относительности и как-то, отдыхая на площадке читального зала университетской научной библиотеки, Стасик подумал: «В теории относительности искажается время, а что нужно, чтобы искажалось количество?» И ответил себе: «Для увеличения времени нужна очень большая скорость, иначе говоря, между соседними положениями движущейся точки должно быть большое расстояние. Следовательно, для увеличения количества нужна аналогичная ситуация, но с иной координатой: количество – промежуток этой координаты. Если пронумеровать объекты, то это и будут значения новой координаты – Стасик придумает для неё название: Нумера. А это просто система, точнее – её структура. Через много лет ему попадется книга о теории кристаллов и он увидит там формулы, полностью аналогичные формулам теории относительности. Роль скорости света как предельной скорости по времени здесь будет играть предельное расстояние, на которое можно рассредоточить молекулы, растягивая кристаллическую решетку.

Соответствующее, расширенное преобразование Лоренца для своего 3+2-мерного мира Стасик выводил всю ночь…

И наступил момент, когда нужно было доложить о своём открытии. Преподаватель теоретической физики, который в своей лекции поведал о Теории относительности, сначала не имел времени прочитать концептуальное изложение стасикового открытия, а потом молча отдал Стасику рукопись после лекции и пошел на выход… Огорошенный Стасик рванул за ним… – «В физике каждая теория основывается на экспериментальных фактах, а это высосано из пальца».

Да, если бы были обнаружены эти максимально разряженные системы, которые всегда неподвижны – аналог света в Нумере (но это же не что иное, как фрагменты засмеянного эфира!)…

Стасик в тот период усиленно «тусовался» (в кавычках, потому что этого слова тогда еще не знали; вообще, сленг тогда был совсем иной) с двумя студентами–интеллектуалами. Выслушав тезисы его теории, красивый интеллектуал повыше сказал со смешливой улыбкой: «Но зачем еще одна координата: всё так просто, так хорошо!» А потом вдруг взял лист бумаги и нарисовал круг, а вне его поставил жирную точку и предложил Стасику: «Проведи прямую через эту точку». Стасик сразу же оную и провёл, естественно, так, чтобы не затронуть круга… Яша сказал: «Ты ни до чего принципиально нового додуматься не можешь, потому что у Тебя традиционное мышление: либо мимо круга, либо пересекая его. Только 3% проводят прямую по касательной к окружности – это творческие люди». Ерунда!

Почти через полстолетия Стасик, вспомнив об этом эпизоде, поймет, что лаконичный тест таит в себе глубокую аналогию с искусством. Кондовые реалисты рисуют свои картины так, чтобы не повредить реальность, а значит, и не соприкоснуться с ней (по-настоящему). Крутые абстракционисты безжалостно разрушают реальность. Большие же художники, вторгаются в реальность, но одновременно блюдут заповедь Гиппократа «Не навреди».

В первой половине шестидесятых годов над абстракционизмом у нас смеялись так же, как и во второй половине пятидесятых. Остроумный мим-скетч о художнике-абстракционисте с популярнейшим клоуном Олегом Поповым сняли на ТВ. А в середине шестидесятых пришло переосмысление и власти стали понемногу позволять современное искусство.

Женька Зельдин, мужик постарше и весьма многопытный, во время одного из их обсуждений этой темы привёл анекдот–притчу: «На выставке современного искусства некий железнодорожный магнат купил за 10 тысяч долларов абстрактную картину. Она изображала несколько паровозов под парами на фоне депо и красного заката – как раз по профилю его бизнеса.

Это была первая продажа на выставке, и к автору сразу же подскочил репортер. На вопрос, долго ли он работал над этой картиной, художник ответил: «На меня в тот день нашло большое вдохновение, и я написал эту картину за полчаса». Миллионер, прочитав интервью, прикинул: «Да ведь я за полчаса столько не зарабатываю!» – и подал в суд иск о мошенничестве.

На суде художник заявил: «Да, я написал эту картину за полчаса, но шёл к ней всю жизнь». Аплодисменты!

И он был оправдан».

Стасик сформулировал и сказал аж по-французски на тех уроках французского, которые по собственной инициативе давал ему университетский преподаватель помимо обязательных занятий: нет смысла копировать действительность, если есть фотография. Вопрос о том, что означает «не копировать» у Стасика не возникал… В общем, его приверженность к современному искусству еще не была осознана, хотя и уже была задекларирована.

Тогда, в 1965-м, он и не видел еще по-настоящему современного искусства, а что случайно увидел – еще не принимал… Да и не особенно стремился: другие были приоритеты у студента–математика… Важно было, что произошел поворот от неприятия к приверженности… не понимая чему… Его студенческие друзья как-то взяли с собой на лекцию, где он увидел жуткую картину Сальвадоре Дали «Гражданская война». Это было чужое ему искусство, но он сразу понял, что тут есть уровень: и живописный, и философский… Главное, Стасик понял, что с современным искусством не так всё просто и его с ним взаимоотношение – тоже непростое. А его «абстрактные портреты» модерновы только для него и лишь потому, что он с самим современным искусством по сути и не знаком! А оно, оказывается, опередило Стасика – и до того, как он начал серьёзно рисовать…

Когда Стасик был в армии на сборах после четвертого курса, как-то застал в казарме, что студенты из более продвинутого первого потока (механика и вычислительная математика) смотрят какой-то художественный альбом. (У Стасика никогда не то что альбома, набора художественных открыток не было!) Он подошел и увидел, что это альбом работ Пикассо. Про Пикассо было известно, что хотя он и абстракционист, но «наш», поскольку состоит во французской компартии и нарисовал «голубя мира» (символ послевоенного антивоенного движения, который в СССР тиражировался и в 60-е годы), остальные же его работы ранее у нас не афишировались. Как оказалось, много непривычного было в альбоме и в тот момент у Стасика не повернулся бы язык сказать «в альбоме великого художника»…

Но особенно поразила – до неприятия! – работа, которая называлась «Материнство». В очень скромной комнате немолодая женщина с ребенком на руках, но лицо у неё… лицо – крупное, даже грубоватое с большим носом, а главное – совершенно лишенное не только привлекательности, но и обязательной для этих сюжетов нежности… Стасик был возмущен: почему материнство выглядит так несимпатично, неэстетично! Через много лет он вспомнит этот случай и поймет: Пикассо – великий художник потому, что он изобразил мать, а не красивую натурщицу в образе матери, и потому, что он видел подлинное величие материнства не тогда, когда оно «в шелках», а когда – в бедности или в тяготах возраста матери … А главное – потому, что не проблема изобразить любовь к своему дитяти женщины, нежной от рождения, а вот ты изобрази, как любит своё дитя женщина, грубая от природы… Тогда Стасик еще не осмыслил это отличие подлинно современного искусства от искусства классического, но в душу ему запало.

Стасик примкнул к Шуре и Рае из Тернополя, которые учились в одной группе с ним и были вхожи в интеллигентные круги. (Они бывали даже в некоем львовском домашнем салоне, куда топ-интеллигентный студент–еврей пригласил и Стасика, но Стасик в тот вечер не мог пойти и сказал: «Сегодня не могу. А в другой день?». Ему мрачно ответили: «Нет». Стасик не понял поворота событий и повторил… Позже он узнает, что подобное приглашение – большая панская (господская) милость и «посполитый» (простой смертный) и мыслить не может, чтобы не принять его…) Эти девушки ходили на разные культурные мероприятия, а как-то узнали, что в картинной галерее пройдет лекция для публики «Архитектура Бухары». Они взяли Стасика с собой – он не привычен был к таким походам: ходил только в кино да еще в театр, когда им по комсомольской линии распространяли билеты. Войдя в маленький зал с небольшим киноэкраном, они увидели, что на одном из посетительских стульев недалеко от входа сидит молодая привлекательно-интеллигентная женщина и продаёт билеты. Когда они спросили, сколько стоит билет, та почему-то смутилась и с легким вызовом сказала: «Обычная лекционная цена – десять копеек» (так запомнилось, однако, не исключено, что двадцать,– но не больше!). Это было очень дешево даже для студентов, правда, не для «бедных студентов», потому что десять копеек – это два с половиной пирожка с мясом, капустой и повидлом – чем не завтрак! Кинь еще копейку в автомат – и запиваешь пирожковое ассорти стаканом газводы, правда, без сиропа.

Как оказалось, молодой интеллигентный мужчина только что побывал в Бухаре и привез оттуда фильм. Этот фильм и был лекцией. Комментарии лектора сводились к названию сооружения и артистическим многоточиям, которые изображали чувство восхищения, охватившее его при встрече с очередным представителем прекрасного в той поездке… Стасик был несколько возмущен: ну, где же тут лекция?.. Должны ведь быть осмысленные комментарии, объяснения. …Прошло четыре десятилетия, он вспомнил эту лекцию и понял, что этот, судя по всему, непрофессиональный лектор – вольно или невольно – учил своих слушателей главному: восхищению произведением искусства.

Если вы, не важно что – пусть, картину понимаете, если она мастерски сделана, если она дала вам полезную информацию, но… если эта картина не очаровала вас хоть на одно мгновение да так, что вы и объяснить не можете чем… значит, это не произведение искусства!

(Лучше и подробнее – у Роллана Барта. Польская лингвистка – с супружеской парой ученых Стасик познакомился в перестроечном пансионате в Евпатории – вставила в пассаж Стасика о бартовском структурализме: «Я была у него. Он очень маленький».– «Да ну…» Стасик полагал, что такой титан мысли должен быть и телосложения титанического.)

Глава №1, Глава №2, Глава №3,